Гости расселись в непонятном порядке. Те, что были поважнее, сели где-то в тени стола. Те, которых хотелось поменьше видеть, сели на самых видных местах и тут же принялись играть столовыми приборами. - Зачем столько стаканов? - Пень! Это не стаканы, а бокалы. - Вообще-то, это фужеры. - Пень! Еду долго не подавали, будто испытывали терпение нетерпеливых гостей. А когда подали, все пришли в недоумение: на тарелках лежали пареные лифчики и обивка прошлогодних гробов. - Нас принимают не за тех! – залепетали наиболее удобно устроившиеся негодяи. - Вас принимают за тех, кем вы являетесь. И я спросил себя: «За кого принимают тех, кого не принимают ни за кого?» И где-то в недрах липкой от масляных испарений и густой пыли кухни эхо отвечало мне: «За никого… никого… кого…». Глянец забытых портретов вторил эху. Гости понимали, что скоро произойдет нечто не вписывающееся в рамки обыденности. Один гость в высоком не по времени цилиндре, встал и потряс салфеткой: - Мы что ж, зимовать сюда пришли? Подавайте вино! И подали. Но как! Подали, как в теннисе: с подскоком, с присказкой. Когда бутыль неслась в голову Пня, он успевал лишь отпанихидничать. Но не тут-то было. Официанты запели пагубно резвую песнь пастухов, а пастухи ответили млечным горном коровьих жоп. Лафа наступила и для тех, и для других. Хулианты скомкали фолианты обид и заснули с праведностью младя. Отмракобесничала повариха, стянув сизые нарукавники. Грусть завоевывала сердца пленных отщепенцев. Они потирали на груди пестрые галстуки и вновь рассаживались в непонятном порядке. |
проголосовавшие
комментарии к тексту:
