Старуха Кузьминишна подышала на заиндевелое окно в кухне, поскребла ногтём, потёрла ладошкой, и сквозь оттаявшее пятно в избу заглянула луна. Вспомнила бабка всё, что обещал ей перед свадьбой дед, какие роскошества ей сулил, и со злобой гаркнула: – Ты Якубовича-то кормил?! Дед Михай открыл глаза. Он поднялся со стула у печи, достал из холодильника банку с молоком и, кряхтя, склонился над блюдечком на полу, плеснув в него молока. Тут же объявился Якубович. Понюхав блюдце, он дёрнул хвостом и принялся тереться о ноги старухи. – Ты даже Якубовича любишь больше, чем меня, – обиделась Кузьминишна. – Молока ему даёшь. А мне хотя бы что-то подарил. Старик поставил банку на стол и развёл руками: – Дак я же это... Духи тебе покупал. И пергу. Кузьминишна скривилась: – Пергу… Тьфу. А я, может, кольцо хочу. Золотое! Михай растерянно взглянул на старуху, пожал плечами и вышел в сени. Было слышно, как он надевает там валенки, как затем отворилась дверь, и заскрипел снег под ногами деда, бредущего к нужнику. Старуха всхлипнула и пошла стелить. Она сидела на кровати в ночнушке и сонно жевала таблетку тенонорма, когда раздался грохот. В спальню вбежал дед Михай. Телогрейка его была распахнута, борода всклокочена, глаза дико сверкали. Дед поднёс к лицу Кузьминишны кулак и развернул его ладонью кверху. На ладони лежало золотое кольцо. Старуха сощурилась. К кольцу прилипли кусочки чего-то коричневого. И пахло оно неприятно-узнаваемо. Когда на другой день Михай притопал с базы, на столе ждали горячие вареники, маринованные груздочки, ароматный борщ с салом, оладьи, селёдка и пирожки с ливером. Кузьминишна усадила деда и налила ему стопку самогона. Михай удивлённо хмыкнул, выпил и занюхал горбушкой, а Кузьминишна подсела ближе и снова расспросила о вчерашнем. В конце рассказа бабка вдруг вскрикнула: – А что, если!.. – и, покосившись на дверь, она наклонилась к деду и зашептала ему на ухо. Михай отпрянул. Сжал губы и замотал головой. Однако после третьей стопки раскраснелся, глупо заулыбался и всё-таки кивнул. Старуха набрала в грудь воздуха и объявила: – Хочу… Тыщу рублей! И с интересом уставилась на Михая. Тот стрельнул глазами вправо-влево. Чесанул за ухом и потянулся к бутылке. Старуха поглядела, как он наливает четвёртую, махнула рукой и встала. Раздражённо бормоча, она зашаркала к холодильнику, чтобы накормить Якубовича. И в этот-то момент старик поднял указательный палец и сказал: – О! После чего отодвинул тарелку и стал собираться на улицу. Вскоре в их семье стали водиться деньги. Кузьминишна врала товаркам, мол, дочка помаленьку присылает, а про волшебную задницу деда не заикалась. Бабы-то – они такие. Прознают, что старый может ею не только пердеть, и мигом уведут. На Крещение Кузьминишна купила у Ляли-цыганки шубу из овчины, а к Первомаю съездила на электричке в город за новым телевизором. Заодно набрала бус, юбок и целебных кремов. По осени вставила себе три керамических зуба. А ещё на крышу старикам водрузили спутниковую тарелку, и она ловила им сто четыре канала. День за днём Кузьминишна делалась всё живее, румяней и голосистей. Михай же напротив – начал больше пить, стал задумчивым и угрюмым. Как-то в январе деды на базе обсуждали новости. Пётр Колено рассказал, что в Мексике дали добро на свадьбы голубых. Деды загоготали. Михай же к их удивлению вдруг злобно выматерился, плюнул и, опрокинув мешок с картошкой, зашагал в пургу. Допоздна он керосинил в цыганской избе на краю села и домой вернулся к полуночи. Пахло от Михая то ли ацетоном, то ли ещё какой гадостью, а лицо его как будто окутывал дым от махорки. Старуха ещё не легла. Она потягивала на кухне смородиновый чай и мечтательно гладила Якубовича, урчащего у неё на коленях. – Дочка звонила, – сказала Кузьминишна, не обращая внимания на дедов вид. – В Сочи у них тепло. И море. Михай лишь топтался в валенках с налипшим на них снегом и сопел. – К себе звала, – старуха отхлебнула из кружки. – Обещала помочь купить дом с яблонями. С переездом помочь. Вот только с деньжатами... Она вопросительно глянула на Михая. Тот мрачно пробурчал в бороду: – У меня же трещины. И кровь текёт. Бабка развела руками: – Ах ты ж мой бедненький! Дак я тебе маслицем там смажу. А после – кремом с лопухом. Ватку с бальзамчиком приложу. А? Старик сжал кулаки, Якубович спрыгнул на пол и юркнул за печку. – Это моя задница, – проскрипел дед Михай. – Моя! Кузьминишна взвилась: – Ишь ты сокол! Единоличник какой нашёлся, а! Условия мне ставишь. Э не, милок. Не хочешь по-хорошему, я затребую всё равно. Как в тот раз, когда ты кобенился давать на зубы. И она визгливо рассмеялась. – Ну хорошо, – Михай склонил голову набок. – И сколько же тебе нужно? – Мильён сто, – выпалила бабка. – Это участок с домом. И тысяч пятьсот на обжиться. – Мильён сто, – повторил дед. – И на обжиться. Ладно. Он криво усмехнулся: – Будет тебе на обжиться. И, развернувшись, дед вышел в сени. А спустя минуту вернулся с топором. Бабка завизжала и вскочила с табурета. Она упёрлась спиной в печку и выставила перед собой руки. Дед подбежал к старухе и вогнал топор ей в живот. Кузьминишна с грохотом упала, а Михай рубанул ещё и ещё. Стекленеющий взор бабки потёк сквозь заиндевелое окно в ночное небо. Перед ней замелькала вся прожитая жизнь. Рождение внуков, прогулки с дочерью, беременность. Первый поцелуй. Кузьминишна уносилась туда, где была когда-то счастлива. Побелевшими губами она прошептала: – Хочу… луну. И с улыбкой закрыла глаза. А дед Михай выронил топор и с ужасом ухватился за задницу. |
проголосовавшие
Упырь Лихой | deus |
комментарии к тексту: